Коэффициент Гольдмана

Ян КАГАНОВ

Спортивные нормы и хитрая еврейская логика

Физрук Василий Николаевич Стругураш совсем уже было собрался выключить свет в спортзале и рвануть домой, как вдруг увидел шагающую в его сторону маленькую фигурку и даже застонал от тоски. Физрук тепло относился к школе, ценил свою работу, нежно любил вожатую Иру Савочку и ее пионерскую комнату. Правда, глядеть потом, как пионеры подносят использованные ими горны к губам, он не мог – слегка мутило. Но, в общем и целом, работа была великолепной, непыльной, коньячной. Была бы… если бы не Яша Гольдман. Сей перешедший недавно в девятый класс юноша (а именно он и семенил сейчас через школьный двор навстречу Василию Николаевичу) был чемпионом города по восьми предметам, а в остальных олимпиадах просто не участвовал, не видя соперников. Так что немудрено, что в девятый класс он перешел только с одной "четверкой" – по физкультуре. Стругураш был не злым человеком и понимал, что Гольдман идет на медаль, но ведь даже "четверку" ему натягивали с большим трудом. Король учебы, знавший всё необходимое и много более того, Яша каждую неделю на два часа превращался в посмешище всего класса. Он потел, пробегая пять метров, портил и без того спертый воздух спортзала, выполняя стандартный кувырок, и висел на канате тряпочкой. Что физрук мог ему сказать? Что в школе есть, как минимум, пятнадцать кандидатов на золотую медаль, и десять человек ее наверняка получат, имея пробивных родителей и нормальные фамилии? Что директор школы Корнелиу Ионович мычит от ненависти каждый раз, когда стенгазета восхваляет очередную победу Гольдмана, а не посылать его на эти чертовы олимпиады директор не может, потому что школе для престижа нужны первые места? Но как такое сказать… Стругураш натягивал Яше "четверки", а о большем его никто и не просил.

Гольдман, запыхавшись, пересек школьный двор и поздоровался с учителем. Стругураш неохотно кивнул в ответ и отвел глаза. Смотреть на Яшу было больно: крохотный, щуплый, с клювом, увлекающим лицо слегка вперед. К тому же на лбу Гольдмана ярко, как фонарь, сверкал очередной прыщ, а с носа свисала дежурная капля пота. "Что за уродливый народец!" – промелькнуло в голове физрука, но, как коммунист и интернационалист, он отогнал от себя недостойные мысли.

— Чего тебе, Гольдман? – спросил Стругураш.

— Я хотел поговорить с вами об оценках за нормы ГТО, – заявил Гольдман и протер оправу очков. Неделю назад физрук раздал пресловутые нормы ученикам и предупредил, что за каждый норматив будет выставляться отдельная отметка. О Гольдмане он в тот момент старался не думать. Углубившись в воспоминания, Стругураш не сразу заметил, что Яша что-то с жаром ему объясняет. Пришлось вслушаться:

— …и легко заметить, что все адаптированные с помощью моего коэффициента критерии я выполняю на "пятерку".

— Мы говорим о "пятерке" по физкультуре? – тупо переспросил физрук.

— Естественно, – ответил крошка-Яша, снова протер оправу очков и шумно втянул в нос свисавшую каплю. Стругураш застыл соляным столбом: сочетание слов "Гольдман" и "пятерка" по физкультуре" в одном предложении было для него если не катахрезой, то, как минимум, оксюмороном, хотя о существовании этих слов он даже не подозревал.

— Но как? – выйдя из транса, прохрипел Василий Николаевич. – Гольдман, я понимаю, что тебе нужна "пятерка" для медали, но ты же и на "троечку" не можешь пробежать.

— Эти нормы — не могу, – с готовностью ответил Яша, – а адаптированные могу. Давайте я еще раз вам объясню, а вы, если что непонятно, переспрашивайте.

Яша достал из потертого портфеля нормативы ГТО и листок бумаги, вырванный из тетради.

— Взгляните, Василий Николаевич, это нормы ГТО для девятых классов. Бег на сто метров, на два километра, прыжки в высоту и в длину с места, штанга и так далее. Правильно? Очень хорошо. Но, Василий Николаевич, эти нормы, безусловно, рассчитаны на габитус среднего девятиклассника.

— На что? – изумился Стругураш.

— Габитус – телосложение, ну, рост, вес, – торопливо объяснил Гольдман, не желая сбиваться с основной мысли. – Теперь взгляните: средний рост мальчиков нашего класса приближается к 170 сантиметрам. Мой же рост не превышает 135 сантиметров, что составляет 80 процентов от среднего роста, или, если вам угодно, коэффициент ноль целых восемь десятых.

Физруку было угодно только одно: уйти домой. Он мало, что понимал в бормотании девятиклассника.

— Я ничего не понимаю, Гольдман, – заорал педагог. – Что ты до меня (тут он вспомнил, что он всё-таки учитель, и добавил) привязался? Я же тебя освободил от бега на два километра по причине отсутствия на секундомере часовой стрелки, чего тебе еще от меня надо?

Яша ласково взял физрука за руку и подвел к стареньким стойкам для прыжков в высоту.

— Давайте вместе установим планку на высоту норматива. У нас метр двадцать, правильно?

Физрук тупо кивнул и поставил планку на нужную высоту. Яша подошел к ней.

— Если я правильно помню, планку можно перескакивать, выполняя то, что я называю "ножницеобразное" движение ногами. Так?

— Так.

— Я могу постараться освоить перекидной стиль Брумеля или фосбери-флоп, но ведь вы требуете именно перескок.

— Ну и что?

Вместо ответа Яша подошел вплотную к планке и посмотрел из-за нее на Стругураша. Планка упиралась прямо в мощный нос Гольдмана.

— Я не могу задирать ноги на уровень носа, – слегка гнусаво оттого, что давил клювом на планку, сказал Яша. – А если бы мог, то поступал бы не в институт, а в "Мулен Руж", на отделение канкана. Но если воспользоваться коэффициентом Гольдмана, то, помножив метр двадцать на восемь десятых, мы получим 96 сантиметров.

Гольдман установил планку на высоту 95 сантиметров и легко перемахнул через нее.

— Понимаете? – радостно сказал он. – Нормативы пишутся для усредненных габитусов. А для исключений должны быть коэффициенты.

Яша взглянул на разметку для прыжков в длину с места.

— Таня Каштанова, – сказал он задумчиво. – Полная дура. Но ноги у нее длиной с меня. Как же вы хотите, чтоб я выполнял ее нормативы? А если мы применим коэффициент Гольдмана…

Физрук прервал лекцию, в глубине души с ужасом сознавая, что в словах Гольдмана кроется какая-то хитрая еврейская логика.

— Ни… (тут он опять вспомнил о лексиконе, подобающем учителю) …чего ты, Гольдман, не понимаешь! Во-первых, эти нормативы, знаешь, откуда спущены? О-го-го! Менять их никто не позволит! А во-вторых, ты не думай, я не дурак, я всё понимаю. Твой коэффициент – это полная ерунда. Если я возьму, к примеру, стометровку, и норматив, который ты и так не выполняешь, умножу на твои дурацкие ноль восемь ("Пузырь бы сейчас!" – ассоциативно подумал он и сглотнул слюну), то ты в жизни так не пробежишь!

Яша потрясенно уставился на физрука.

— Вы что, серьезно? – спросил он. – Вы действительно не понимаете, что умножать на коэффициент нужно только нормативы, где есть метры и килограммы, а секундные нормативы на него надо делить?

Теперь обалдел Стругураш.

— Почему? – прошептал он.

Гольдман безнадежно махнул рукой.

— Я боялся, что вы не поймете. Ну, поймите тогда другое: серебряные медали за одну "четверку" в аттестате отменили много лет назад, так что мне нужна золотая. Без медали мне не дадут поступить в ВУЗ, где есть военная кафедра. Процентных норм для евреев в СССР еще никто не отменял. Один вступительный предмет при наличии медали я за год мог бы выучить на уровне выпускника МГУ. Четыре предмета – даже я не смогу. А теперь взгляните на меня: долго я проживу в армии с такими физической силой и внешностью? А ведь я бы мог стать не последним специалистом, вы так не думаете? Но вместо этого я сдохну в Афгане, а лечить ваших детей будет Таня Каштанова, чей папа сделает ей и медаль, и поступление в медицинский институт. Вам за своих детей не страшно?

Физруку было страшно, противно, жалко Яшу, но более всего ему хотелось закончить беседу и поскорее забыть о ней. Яша, видимо, прочитал всё это в глазах Стругураша и, не прощаясь, ушел.

Но оказалось, что Яшина мама была не готова потерять сына без боя. Она дошла до Рейгана, и Гольдманы смогли уехать. Тихо и быстро.

* * *

…Физрук уже выключал свет в старом, двадцать лет не ремонтированном спортзале, как вдруг увидел здорового мужчину, который, слегка прихрамывая, пересекал школьный двор. Мужчина подошел к Стругурашу и взирая на него с высоты ста восьмидесяти пяти сантиметров, тихо спросил:

— Василий Николаевич?

Физрук подслеповато всматривался в гостя.

— Гольдман? – не веря себе, прошептал он. – Яша?

— Яша, – захохотал гость и заключил Стругураша в объятия.

Потом они сидели в модном ресторане города, в который физрук никогда не заходил по причине полного безденежья, и вспоминали то, что произошло (страшно подумать!) почти четверть века назад. Обменивались информацией об учителях и Яшиных одноклассниках, пили и ели. Яша приехал навестить старые могилы, которые он так и не смог найти – на них захоронили свежих покойников. Василий Николаевич грустно говорил о нищенских зарплатах в "свободной от гнета СССР" стране, о холодных батареях зимой и отсутствующей в кранах воде летом. Гольдман всё больше молчал, отвечал только на прямые вопросы: "Расти начал лет в шестнадцать. За три года вымахал. Хромота – осколок снаряда, ерунда – Ливан. Работаю – да, врачом, как и мечтал". К концу вечера сильно захмелевшего физрука Яша отвез на такси домой и на прощание незаметно сунул старому учителю в карман стодолларовую бумажку и прикрепленную к ней визитную карточку. На карточке на русском языке золочеными буквами было написано "Профессор Яков Гольдман. Специалист в области терапии, кардиологии и эндокринологии. Доктор философии. Заведующий кафедрой внутренних болезней больницы "Хадасса".

Утром мечтавший о бутылке холодного пива Стругураш долго переводил взгляд с визитки на купюру, потом скривился и в первый раз за тридцать лет пожалел, что разучился плакать…

Рассказ впервэ был опубликован на Isrageo

А теперь мой  комментарий

Саратовский коэффициент.

        Дорогой Яков Гольдман,

        Вы наверное не знаете, сколько родственных душ Вы нашли после рассказа о Вашем коэффициенте. И одна из них - это я, которая живет в далекой и иногда очень холодной Миннесоте. Я уверена, что нас много, и теперь мы живем в разных странах, где иногда вспоминаем о далеком прошлом. Кто-то вспоминает, а кто-то, как я, не может забыть.

        Так же, как и Вы, я очень хорошо училась и с неправильным, т.е. еврейским, отчеством, получила Золотую Медаль по окончании школы. Учителя ко мне относились хорошо, а вот некоторые соученики за спиной подиздевывались: умная маланка. Так же, как и Вы, я ходила на школьные олимпиады, где выигрывала призовые места, и к концу школы в моей голове было слишком много знаний. И я таки поступила в медицинский институт. Проблема была одна: из меня плохой колхозник. Еще при приеме документов, я предупредила, что в колхоз по здоровью ехать не могу. У меня потребовали медицинскую справку, что в колхоз я могу ехать. Получив справку, приняли документы и после экзамена, зачислили в институт. Дело было в Саратове и после зачисления меня послали в Саратовский колхоз. Через три недели в тяжелом состоянии я попала в больницу с гепатитом. О том как лечат врачи с правильными фамилиями, рассказывать не нужно. Мне было плохо и дали мне академ отпуск сроком на один год. Год прошел быстро, но возвратиться я не могла. Опять нужно было ехать в колхоз. Об иммиграции мы и думать не могли, так как граница была на большом Андроповском замке. Родители узнавали или можно меня перевести в медицинский институт поближе к дому, но ответ был отрицательным.

        На домашнем совете решили, что поступать заново я буду дома в педагогический институт на физико-математический факультет. Все-таки дома легче. Поступить, хотя и с
неохотой, я поступила, с колхозом ситуацию уладили, но вот об одном меня не предупредили, кто работает бессменным заместителем декана. Естественно, что у него все было правильное и, не смотря на это, немногие предпочитали с ним сталкиваться. А мне пришлось столкнуться дважды. Заранее хочу сказать, что Ваша мама - большой молодец, и то что Вы добились, Вам принадлежит по праву умного и настойчивого человека. Хочу надеяться, что в иммиграции Вы встретили много хороших и умных людей, которые оценили Вас и дали возможность стать тем, кем Вы стали.

          За несколько месяцев до распределения знаменитый заместитель декана встретил меня в корридоре и сказал, что если я не выйду замуж, то поеду работать в колхоз. Сделал он это подлым методом: один-на-один и как бы нe специально. Хотел он или не хотел он, работать я нячала в городской школе (я тоже без боя не сдаюсь). Через несколько месяцев после окончания на улице меня встретила одна из преподавательниц и таким же подлым методом четко сказала, что, несмотря на мои знания, пока заместитель декана на работе, в преподавательский состав института меня не возьмут. Промолчав и опустив голову, я пришла домой. Придя домой и рассказав родителям, я тихо спросила: "А как же уехать из страны, где все решают люди с правильными фамилиями, которым я так неугодна." Обошлись без работы в институте и уехали в Америку.

         Сказать, что в Америке трудно, это ничего не сказать. Народ разный встречается (дурных и подловатых много), но обратно не хочется. Всего чего я добилась, я добилась сама и благодаря Америке, а в трудные минуты мой папа всегда говорил: "Ну что обратно, к таким как зам. декана?" В этот момент я всегда понимала и понимаю, что продолжать бороться, даже если никто не помогает, нужно, ведь у меня были такие правильные мама и папа и такое неправильное отчество.

         Дорогой Яков Гольдман и в Вашем лице все иммигранты, кто один раз решившись, изменили свoю жизнь навсегда, многим из нас трудно, но лучше трудно, чем жить с теми, кто ничего не знает о талантах и их поклонниках. Я преклоняюсь перед каждым, кто сумел доказать, что с переменой стран, наши таланты увеличиваются, а не уменьшаются. Умейте помогать друг другу, чтобы у тех, у кого есть мечта, могли ее исполнить без колхоза и зам.декана. А больше всего, желаю всем выходить замуж по любви и без приказа со стороны правильных людей. Теперь мы тоже правильные.


P.S. Обещаю, и надеюсь выполню, написать свой комментарий о том, как мои еврейские подружки и некоторые нееврейские подружки выходили замуж, в том числе и для распределения.